И вот после этого краха идей оказалось, что есть что-то, кроме идей,— безыдейная, дурацкая (с точки зрения всех умников), бессмысленная доброта вернула ему веру в жизнь, в человека, в Бога.
Идей было много, а зло одно. Так же, как и настоящее Добро. И то и другое безыдейно-бытийственно. И оказывается, человеку гораздо легче переменить идеи и убеждения, чем преобразиться. А главная задача только и единственно в этом.
Какая идея виновата во всех ужасах XX века?
Может быть, никакая в отдельности. Виновато самодовольство идей. Нарушение духовной иерархии. Обезумевший разум, поставивший себя на высшее место — на место Высшего. Разум, подменяющий собой живую реальность. Бестрепетный разум — вот кто во всем виноват. И назовется ли он идеей классовой исключительности, или расовой, или исключительности религиозной — это все равно.
Противостоять идее может не другая идея, а совсем иной бытийственный уровень. Если этот уровень не достигнут, то обладатели самых блистательных и самых передовых идей, призванных переделать мир и вразумить его, неразумного Зодчего, скатятся к скотству и зверству или погибнут.
Идея теряет всякую нравственную силу, когда становится сладострастноагрессивной. Идеи, которые были такими с самого начала — фашистские,—нравственной силой не обладали никогда. Их сила в развязывании страстей — в причастии буйвола. Такая идея может победить только на короткий срок. Она сама несет в себе свою гибель: раздувает костер ненависти и сгорает.
Чтобы идея уцелела, нужна духовная и нравственная сила, корректирующая идею. Только поддающаяся такой корректировке идея может остаться живой.
Наши отцы и деды были галичев-скими дальтониками, неразумными детьми, обожествившими человеческий разум. Разум вообразил себя всемогущим, хотя не умел видеть ни неба над собой, ни преисподней под собой. Неумение видеть, может быть, и было их главной бедой. Они были ослеплены собственной горячностью.
Можно слепнуть от ненависти, можно — от любви. Но слепота от любви — это тоже слепота. И от нее надо лечиться. Живая идея, как и живая душа, должна уметь выдержать беспощадный свет реальности.
Камо, выносивший невозможные физические муки, света этого вынести не может. А если служители Идеи слепы, то их, как и саму Идею, ждет страшная судьба. И легендарный герой Камо может увидеть перед собой в кривом зеркале фигуру булгаковского Берлиоза (как Иван Карамазов — черта). Берлиоз исповедует те же идеи. Это его, Берлиоза, Камо привел к власти.
И, однако, это еще только слепота. Самодовольная слепота становится пошлостью и все же — еще не сознательным злодейством. Колесо истории подбросило берлиозов и бездомных вверх, а потом сбросило и раздавило. Воланд, подсев к Берлиозу и Бездомному на Патриарших прудах, знает, что Аннушка уже разлила масло, что комсомолка в красной косынке (или человек во френче со знаменитыми усами) непременно отрежет голову, возомнившую, что она и впрямь всему голова. Не знали этого только два слепца. И другие слепцы, певшие хором в домкоме у Швондера.
Нет Ответов