Интерес к фильму, задевающему, видимо, один из самых острых вопросов как для общества в целом, так и для отдельной личности, не исключает, однако, разных, порой полярных оценок критики. Мы публикуем две статьи, представляющие крайние точки в спектре мнений о фильме, сложившихся на сегодняшний день. После выхода картины на широкий экран журнал готов продолжить дискуссию и предоставить свои страницы для новых неожиданных суждений, прежде всего читательских. Ждем ваших писем.
Почему Наполеон нуждался в Давиде и Гро, а Сталин — в Ефанове и Александре Герасимове? Каким образом процесс политический перешел в процесс эстетический?
Из «Разговоров за чашкой чая» в журнале «Искусство». Известно, что наше искусство (как, впрочем, и наша жизнь) питаются энергией сопротивления. Социальным, нравственным — личностным — противостоянием давлению извне. Как только эта энергия ослабевает, как только исчезают животворные токи, неизбежно обнажаются невосполнимые потери. А следовательно, усложняются художественные задачи. То, что в иные времена, казалось и было на самом деле прорывом в невозможное, официально недопустимым, в другую эпоху требует решительной коррекции, нового углубленного — бесстрашного — взгляда.
Некогда задушенный государством сценарий, ставший сегодня основой вполне официального и уже признанного фильма,— частный случай этой, пока что никем не отмененной, закономерности.
Сценарий Е. Григорьева «Отцы-66», написанный и закрытый более двадцати лет назад,— это история капитана Кузнецова, израненного в сражениях Великой Отечественной, отменного труженика, примерного семьянина и… убийцы, лагерного охранника. В начале фильма он отстаивает свое незыблемое право на героическую биографию («С семнадцати лет воевал. Четыре раза ранен. Семь наград. Европу освободил. Родину защитил»). Прозрев к финалу, Кузнецов искупает самоубийством чужую кровь, пролитую им в лагере.
В 1988 году М. Пташук снимает фильм-госзаказ «Наш бронепоезд». Героя давнего сценария Григорьева современная киноверсия не изменила: простодушный сын времени, честный исполнитель приказов, среди благополучной, хотя и трудной, жизни однажды осознавший себя невольным палачом, лагерной сволочью.
Но прежде — завязка. Она же кульминация конфликта. Впрочем, еще раньше, в экспозиции фильма, перечислены даты: 1929, 1933, 1937… Годы, когда формировался Кузнецов — от великого перелома до большого террора. Прозрел тоже в переломный, хотя, казалось бы, не такой крутой период. Если не считать, что до советских танков на пражских улицах оставалось всего два года.
Бросился искать защиты у бывших лагерных «соратников», попутно ссорясь с товарищами по заводской бригаде, с женой, хорошей и терпеливой, с сыном, у которого тут же, в 66-м, мгновенно открылись глаза на непростую историю СССР, одним из соучастников которой стал его отец. Авторы настаивают: возмездие — и хорошо бы в обозримом будущем — неизбежно. Хотя после кровоточащих свидетельств-воспоминаний последних лет — про лагерных охранников, в частности, которые, судя по всему, не испытывают потребности ни в покаянии, ни уж, тем более, в самонака-зании,— сюжетная схема фильма воспринимается в большой степени как условность. Как авторское допущение о жизни, «какой она должна быть».
No responses yet