Победитель с недюжинной силой характера

Не пропустишь, не проглядишь мастерства М. Ульянова. Как он гасит один глаз, щурит другой, как чмокает, скалится, лукавит, как взрывается его герой — прощелыга и выкормыш режима, переживающий в 66-м не по размаху стенькоразинской натуре времена.

И как жмет, чуть ли не на грани апоплексического удара, А. Петренко, играющий лагерного соратника Кузнецова. Каменная громада, статуя Командора с тяжелой поступью, в высоченных сапогах, с лицом убийцы и проповедника, соглядатая и труса. И еще один соратник — журналист-международник, вещающий на Африку, где и «вещания-то нет». Как увлеченно живописует А. Филиппенко советского ге-дониста-карьериста, жалкого и циничного.

Кто эти герои? Мертвые души? Нозд-ревы-Собакевичи наших дней, вправляющие мозги, открывающие глаза бедному капитану Кузнецову? Не-а. Господа Артисты. А под обстрелом их бенефисных монологов мужает народный герой Гостюхина. Победитель с недюжинной силой характера. Хорошо играет. Честно работает. Откровения — нет. А почему, собственно, непременно должно быть откровение?

Перед нами — лишенное авторской (в первую очередь, режиссерской) дистанции повествование, в котором приметы времени столь же уместны, сколь и необязательны. Ибо оно внеисторично. Да и не в приметах дело. Не в том, что в кабинете парторга висят фотографии тогдашнего Политбюро, не в толпе на улице Качалова, одетой в «болоньи», не в сервантах, не в магнитофонах с большими катушками, не в дикторском тексте по радио, рапортующем об избрании Брежнева в депутаты. А в том, видимо, чтобы в антураже 60-х исследовать глубинные причины автоматического существования рядового участника всех демонстраций, проходящего мимо трибун Мавзолея с открытым, счастливым лицом и завороженного чувством исполненного долга перед отечеством.

Режиссер в 1988-м решительно и безоглядно следует за сценарием 66-го, будто не было двадцати с лишним последующих лет. Будто не было страшной духовной, исторической биографии поколений, среди которых, в частности, и «шестидесятники», и Кузнецовы. Будто не было и литературного, эстетического опыта этих десятилетий.