Свидетель времени

Что это: неистребимая тяга — искренняя и в каком-то смысле даже благородная — к ретушированию реальности?

Ведь невозможно, наверное, трагедию человеческого сознания подменить уверенным и неотвратимым движением к взыскуемой и нравственно предусмотренной развязке. В жизни мы ежедневно мучительно переживаем запутанность, необъяснимость того, что с нами было и что происходит теперь. Наши представления о времени постоянно усложняются. Новое государственное кино призывает удовлетвориться ясными и окончательными ответами, однозначными мотивировками, четким разрешением противоречий, яростным укреплением современной версии неоромантизма.

Кузнецова предопределено и морально подготовлено каждым сюжетным поворотом, каждым кадром — всей логикой фильма. Стоит ли в таком случае удивляться прямолинейной режиссерской указке: явлению ожившего трупа народу?

Времена, как известно, меняются. Меняются и темы госзаказов. Сегодня те произведения, которые не имели шанса увидеть свет, приобрели статус необходимых, отвечающих генеральной линии. Но они же почему-то (неужели по традиции?) не торопятся выводить родимые пятна соцреализма. Тем не менее многие из этих произведений сообщают дополнительные импульсы к всенародному очищению. В этом смысле «Наш бронепоезд» выполняет, казалось бы, сугубо этическую задачу. Недаром Г. Куницын, свидетель времени, страстно настаивает, что это не «просто кино». «Наш бронепоезд» провоцирует либо на исповедь поколение «без вины виноватых», либо на… вынесение приговора — диагноза тому же поколению.

«Железный советский человек», как сказал о Кузнецове товарищ по оружию, кузнец своего счастья и счастья своего народа, оберегавший на промерзлых этапах советских людей («всю эту плесень, бандитов, предателей, изменников, космополитов, отбывающих заслуженное наказание… там ночей не спали, охраняли… Мы ж для этого там… жизнь тратили»), в конце фильма появляется не где-нибудь — на Красной площади. И не когда-нибудь — после смерти! — с изменившимся от густого грима лицом покойника. В «Покаянии» выкапывали непокаявшегося. Здесь — грешник сам себя из могилы тащит, преображается в символический образ Героя, очистившегося от скверны. Ужасно, конечно, когда от тебя, честного мужика, все готовы отвернуться. Но возрождение или Что там, на запасном пути?

В действительности история капитана Кузнецова — это трагедия, лишенная какого-либо исторического оптимизма, ее масштаб соизмерим разве что с болью за порогом чувствительности.

Мы же, к сожалению, не только ограничиваемся простыми схемами объяснения дозволенных ныне к обсуждению тем, но и спешим защититься вроде бы очевидными ответами — очередными иллюзиями. А в итоге нередко договариваемся до того, что палачи и жертвы чуть ли не одним миром мазаны, так что и Кузнецов, выполнявший приказы в лагере общего режима на 16 тысяч человек (где, надо понимать, были и женщины, и дети), и зек, по которому он стрелял, при определенных условиях могли бы поменяться местами.