Не идет ли вполне возможное ощущение «старых мехов», «тех же щей» все-таки не столько от авторских стереотипов мышления, которые, конечно же, стараются железной рукой схватить за горло художников, тем более не молодых, не начинающих, а уже сложившихся, сколько совсем от иного: от не менее (а может, и более) стойких, крепко вцепляющихся в нас самих стереотипов зрительского восприятия?
Нас хлебом не корми, лишь бы пошуметь против жирно обозначенных плюсов и минусов. Но не впадаем ли мы в некую паническую растерянность, как только такие обозначения оказываются стертыми, неясно уловимыми? И не появляется ли тут же самоуспокоитель-ное желание немедля их проявить, самим обозначить со всей ясностью, расставить, навязать, хотя у авторов-то подобного желания, возможно, вовсе и не было? Во всяком случае, исходно не было, хотя, может быть, и не во всем удалось избежать этого в итоге.
Справедливо требуя многозначности от других, мы, к сожалению, сами мало подготовлены к ее приятию по той простой причине, что однозначность — в плазме нашей крови. Как отрицательный резус-фактор. Как антитела. Множественные за десятилетия открытые и закрытые «великие переломы» провоцировали их накопление.
В результате, соскальзывая на накатанную дорожку, мы иной раз вполне можем пропустить, просто-таки не заметить, как сквозь привычное, хорошо ведомое начинает трудно, мучительно, раздирая в кровь ладони, продираться нечто непривычное, совсем неведомое прежде. И как новое вино нет-нет и начинает разливаться в новые мехи.
Не заметив этого, конечно же, ничего не стоит лихо присвистнуть. Но не лучше ли, памятуя о том, что мы и сами еще совсем не с усами, тихо подумать: а что, если в самоубийстве Кузнецова в общем-то ничего очищающего, катарсисного нет? Никакого жирующего плюса, впрочем, как и минуса.
Нет никакого возвышенного романтического ореола даже (я подчеркиваю: даже!) при несомненности романтической дымки, сквозь которую авторам отчасти видится этот образ и эта судьба. Пощипывая, а в известной степени и застя взволнованной слезой авторам глаза, дымка сама по себе продиктована обоснованной жаждой все той же всесторонности, многослойной полноты, объективной справедливости: ведь не только был лагерный эпизод, но и подбитый танк в первом бою, и ранения,
No responses yet