Нетрудно теперь, задним числом, согласиться с таким выбором — трудно было понять Лукова тогда… Многие на студии пророчили, что картина будет провалена из-за таного ошибочного выбора. Но мне отступать было нельзя: начались съемки.
Казалось, оправдываются все мрачные прогнозы: месяца полтора роль «не шла», не получалась. Нервничал режиссер, нервничал я. Поговаривали уже о замене.
И, как говорится, помог счастливый случай! Однажды после съемочного дня, усталый и совершенно убитый неудачами, по дороге домой я, нак был, в солдатском обмундировании, зашел в парикмахерскую. Машинально сел в кресло. «Подстригите»,— говорю. Парикмахерша-ученица подстригла. Глянул я в зернало — и обомлел: совсем другой человек. Высоко выстриженный затылок, челка закры-
вает лоб. Другим человеном себя почувствовал… Настоящий солдат!
На следующий день на репетиции Луков с облегчением вздохнул: «Ну наконец-то ты овладел материалом!..»
Вот ведь как иногда бывает, насколько внешний облик помогает раскрыть внутренний мир героя.
Помогли мне тогда и пески. Разве не ощущается здесь запах свежей рыбы? Не чувствуется синеющее за бульваром море? Цветущий на улице каштан?.. И от этого еще более близким становился зрителю моряк-пулеметчик Аркадий Дзюбин.
Картина наша увидела свет, когда на фронте, под Сталинградом, наступил перелом. Веселая, оптимистическая, она пришлась по душе и на фронтах и в тылу — она имела успех у советского народа.
Фильм Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» — это первый опыт кинематографической трагедии.
Так же как в архаическом театре, физически отдаленные от зрителя персонажи бессмертных трагедий были подняты на котурны, а лица их закрыты масками.
В скульптурных складках этих масок были отлиты черты преувеличенных страстей, и было отметено все, что могло своей несущественностью замедлить мерный ход действия и мысли. И в фильме Эйзенштейна высоким пафосом не отдалены, а приближены к зрителю герои и события величавой русской летописи.
Быть может, гораздо проще подменить этот трудный, трагедийный строй ладом быстродействующей и более доходчивой мелодраматичности — ведь легче дышится в низине, чем иа вершине горы. Но только оттуда, с этой вершины, виден большой горизонт; только оттуда хоть и не разглядишь деталей ландшафта, но зато весь он предстает перед нами, во всем своем величии, многообразии и единстве…
Нет Ответов